«История не терпит сослагательного наклонения…» — эта расхожая фраза только кажется бесспорной. Наверное, нет такого историка, который, пытаясь разобраться в хитросплетениях прошлого, не задавался бы вопросом «А что было бы, если?..» Более того, неосуществившееся, нереализованное очень часто обладает мощной притягательной силой хотя бы потому, что позволяет увидеть историческую реальность не как застывший «памятник прошлого», а как живой и полный скрытых возможностей «сад расходящихся тропок». Да и кому хочется всю жизнь заниматься доказательством того, что «иначе быть не могло»? Можно, правда, возразить, что именно этим занималось большинство отечественных историков во времена господства марксизма в том его выхолощенном и скучном варианте, который был «официальной» методологией советской науки. Но и тогда под ортодоксальной оболочкой (или даже без нее) можно было обнаружить совсем не ортодоксальные идеи (чего стоит одна только теория пассионарности Льва Гумилева?). Попытки заглянуть за «горизонт случившегося» предпринимались и в научной публицистике. Особенной популярностью, например, пользовались в этой связи размышления о том, как сложилась бы судьба России в случае удачного исхода восстания декабристов в 1825 году…

Но приоритет в развитии «альтернативной» истории, повидимому, принадлежит английскому ученому Арнольду Тойнби. История, считал он, — это процесс рождения, становления и угасания отдельных, относительно независимых друг от друга цивилизаций, каждой из которых периодически приходится сталкиваться с серьезными проблемами («вызовами» истории). Судьба цивилизации зависит оттого, какой ответ она дает на возникающий в тот или иной момент вызов. Так, древнегреческие города-государства в VI—V веках до н. э. по-разному решали проблему нехватки жизненных ресурсов: Афины стали развивать торговлю, превратившись в достаточно открытое демократическое общество, а вот Спарта выстроила иерархически организованное военизированное государство. Для русских княжеств подобным вызовом в XIII веке стало монголотатарское нашествие.

Моменты выбора пути развития часто называют «точками бифуркации» (раздвоения, разветвления). История идет по одной из «ветвей», но ведь возможна была и другая! При этом сам выбор зависит от множества более или менее существенных, а порой сугубо случайных факторов. Классикой «альтернативного» подхода стали две статьи Тойнби, в которых он рисует возможный ход мировой истории в случае, если бы Александр Македонский прожил гораздо более долгую жизнь или, наоборот, умер бы, не успев начать своих завоевательных походов. Понятно, что подобных крупных или мелких «развилок» в истории было немало, хватает и желающих их анализировать. В этой сфере есть и своеобразные «хиты» — например, победа нацистской Германии во второй мировой войне, и сюжеты, доступные только профессионалам — что было бы с Европой, если бы в 1520-х годах турки взяли Вену? «Ретропрогнозированием», или «виртуальной историей», занимаются ныне и писатели-фантасты, и некоторые наиболее «продвинутые» историки, и… математики (С.П. Капица, С.С. Курдюмов, Г.Г. Малинецкий).

Да, именно это маргинальное направление исторической науки, где, казалось бы, больше уместна безудержная фантазия, чем строгий расчет, в последние годы стало привлекать к себе пристальное внимание тех, кто стремится не просто «пощекотать нервы читающей публике», а превратить историю в точную науку. Помочь в этом призвана необычайно популярная ныне синергетика — теория самоорганизации динамических систем, математически описывающая закономерности различных метаморфоз, скачков и бифуркаций. Идея проста и бесспорна: человеческое общество — динамическая система, а история — разновидность нелинейного процесса, который может быть смоделирован. Впрочем, пока сторонники такого подхода признают: в истории слишком много не поддающихся математическому выражению субъективных, человеческих факторов.

Не очень «Альтернативная история» прививается и в среде историков. Многие маститые ученые на попытки применить к предмету их занятий «сослагательное наклонение» смотрят с подозрением как на дань моде или околонаучную спекуляцию. Хотя если вдуматься, то всесторонний, взвешенный анализ «возможного» вполне способен помочь и лучше понять и отчетливее представить какое-то осуществившееся историческое событие! Чтобы убедиться в этом, попробуем применить этот подход к хорошо знакомым нам событиям отечественной истории.

Ледовое побоище

Все мы еще со школьных времен знаем, что весной 1242 года русская рать, ведомая князем Александром Ярославичем Невским, разбила на льду Чудского озера войско немецких «псов-рыцарей» (крестоносцев Тевтонского ордена), стремившихся воспользоваться удобным случаем — нашествием монголотатар, чтобы поработить Новгородскую землю, а там, кто знает, может, и другие русские земли… Знаем мы и то, что сокрушительное поражение надолго отбило у рыцарей охоту нападать на Русь, показавшую, что, даже будучи ослабленной, она все равно способна постоять за себя.

В каком-то смысле Ледовое побоище оценивалось как событие даже более важное, чем Куликовская битва. Свержение монголотатарского ига считалось лишь делом времени, в исторической перспективе абсолютно неизбежным, тогда как подчинение католической Европе означало крутой поворот в судьбе, по крайней мере, части русских земель. Не случайно в исторической традиции победы Александра Ярославича на Неве и на льду Чудского озера часто представляются как результат сознательного выбора князем, выражаясь современным языком, «геополитической ориентации». Он-де понимал, что кочевники не могут угрожать самому важному, что есть у Руси — православной вере (в прежние времена ее именовали «культурой»), и потому смирился с невозможностью им сопротивляться. Западные же агрессоры стремились не только к военному завоеванию, грабежу и насилию, но и к ассимиляции русских. При этом монгольское нашествие, подобно засухе или урагану, воспринималось современниками как заслуженное наказание свыше. Разумно ли сопротивляться стихийному бедствию? Совсем иное дело — агрессия хорошо знакомых соседей, чьи вполне рациональные побуждения были хорошо известны на Руси.

Большинство историков, публицистов и политиков разных эпох считало выбор князя Александра мудрым и обоснованным, меньшинство о нем сожалело, полагая, что именно этот выбор положил начало вековой изоляции Руси, России от цивилизованной Европы. Так или иначе, но не приходится сомневаться, что речь идет о важнейшем, узловом моменте в отечественной истории. Существовала ли возможность иного развития событий и действительно ли зависела от них судьба русской цивилизации? Попробуем разобраться в непростых обстоятельствах, предшествовавших Ледовому побоищу, и в еще более сложных последствиях этого сражения. Но прежде чем отвечать на вопрос: «А могло ли быть иначе?», зададимся другим: «А как же было?»

Многие мифы о битве на льду Чудского озера, укоренившиеся в нашем сознании, связаны со знаменитым фильмом Сергея Эйзенштейна, снятым по заказу Сталина в 1938 году, когда фашистская Германия была главным врагом Советского Союза (а это было еще до заключения Пакта о ненападении между двумя странами). В то время границы Советского государства, находившегося во «враждебном капиталистическом окружении», разумеется, были «на замке». Совсем другое дело — XIII век. Ничего подобного «железному занавесу» между русскими и соседними землями, конечно, не существовало, да и современные представления о «границе» и «государственном суверенитете» к тому времени абсолютно неприменимы. Обширные прибалтийские территории, населенные многочисленными языческими племенами латгалов, земгалов, латышей, куршей, а также ливов, эстов, води и ижоров (в русских источниках — чудь), активно колонизировались более развитыми соседями –русскими, литовцами, датчанами, шведами и немцами. Знаменитые католические рыцарские ордена, в том числе и Тевтонский, уполномочивались Папой Римским крестить язычников — тем самым территориальная экспансия принимала форму совсем не мирной миссионерской деятельности. Конечно, соседи часто конфликтовали друг с другом, и такие конфликты по обычаям той, отнюдь не идиллической эпохи почти всегда решались с помощью оружия. За «доброй ссорой» неизменно следовал мир (пусть и «худой»), активно развивалась торговля, не прекращалось и культурное взаимодействие. Словом, земли эти были настоящим «перекрестком» языков, культур и религий, на котором сама жизнь заставляла относиться друг к другу с той или иной степенью терпимости. Для развития ксенофобии условий здесь просто не существовало.

Надо сказать, что псковичи и новгородцы в общем-то не были основными противниками крестоносцев: более ожесточенным было противостояние орденов с молодым Литовским государством, объединенным Миндовгом (Миндаугасом) совсем незадолго до Ледового побоища. Интересно, что хотя позже, в 1251 году, Миндовг крестился по католическому обряду, а потом принял от Папы королевскую корону, — на взаимоотношениях с крестоносцами это обстоятельство почти не сказалось. Не была центральной религиозная проблема и в противостоянии рыцарей с Новгородом. Современный историк Б.Н. Флоря замечает, что в части Новгородской I летописи, относящейся к началу XIII века, «крестоносцы ни разу не называются ни «крестоносцами», ни «латинянами», а обозначаются постоянно как «немци», и описание конфликтов с ними ничем не отличается от описания конфликтов Новгорода с другими русскими княжествами».

Лишь с 1230-х годов римская курия стала проводить более жесткую политику в отношении православных, причем не только на далекой окраине «христианского мира», каковыми были Прибалтика и сопредельные с ней земли, но и в Средиземноморье. Именно тогда в папских буллах начали появляться, например, фразы о «сарацинах, русских и других врагах католической веры». Однако резкого поворота в отношениях Руси с ее западными соседями все-таки не произошло. После Батыева нашествия Орден вместе со своим союзником — рижским архиепископом — всего лишь пытался использовать благоприятную ситуацию для усиления своего влияния в этих краях.

Русские княжества действительно были ослаблены монголотатарским нашествием. Однако далеко не все из них пострадали одинаково, а потому в числе желающих воспользоваться последствиями этого нашествия были отнюдь не одни только шведы, датчане и немцы, но и собратья по языку и вере. Ослабление могущественной Владимиро-Суздальской великокняжеской династии (к ней принадлежал и Александр Ярославич) оживило надежды ее многочисленных конкурентов. В их числе были, например, смоленские князья, пытавшиеся с помощью крестоносцев утвердиться в Пскове, да, впрочем, и сами псковичи. Так что, когда немецкие и датские рыцари, объединившись, заняли в 1241—1242 годах Псков и Изборск, часть местных жителей встретила их без особой вражды.

Новгорода псковские дела прямо не касались, но крестоносцы, развивая успех, продвинулись на побережье Невы, в Карелию, и начали строить замок в Копорье. А это были земли Великого Новгорода, к которому немцы приблизились на расстояние дневного перехода. Лишь тогда встревоженные новгородцы обратились за помощью к отцу Александра Невского, великому князю Ярославу Всеволодовичу. И волновала их при этом не столько судьба других русских земель, могущих оказаться под пятой агрессоров-католиков, сколько кровные интересы самого Новгорода.

А ведь всего за год до этого, после блестящей победы над шведами на Неве, князь Александр был изгнан из Новгорода! Правившие городом олигархические группировки не терпели рядом с собой никакой силы, тем более — силы, популярной в народе. Неудивительно, что великий князь Ярослав сначала решил послать к новгородцам старшего сына Андрея и лишь в ответ на повторные настойчивые просьбы отправил на север Александра. Тот действовал очень решительно: захватил и разрушил Копорье, выбил крестоносцев из Пскова, а затем, развивая успех, выступил в направлении Дерпта (Юрьева) — важнейшего опорного пункта немцев в Прибалтике. Теперь пришла очередь дерптского епископа беспокоиться по поводу «русской угрозы» и взывать за помощью к крестоносцам. Собрать сколько-нибудь значительное войско в короткий срок те, конечно, не смогли, но на призыв отозвались. За несколько дней до сражения русский передовой отряд новгородца Домаша Твердиславича был разгромлен рыцарями, выступившими из Дерпта к Пскову. Узнав об этом, Александр Невский отвел свое войско на лед Чудского озера, к острову Вороний Камень. Утром 5 апреля на расстояние полета стрелы к русской дружине приблизился отряд крестоносцев…

Битва происходила не так, как описано в учебниках и показано в кино. Из красочной картины сражения, в соответствии с которой Александр Невский окружил клин рыцарей фланговой атакой кавалерии, а крестоносцы проломили своей тяжестью лед, верно лишь то, что рыцари атаковали «свиньей». Этот плотный строй с тяжеловооруженными всадниками — в челе и по бокам, и пехотой — в середине, был необычен для рыцарей Европы. Большинство из них просто не могло допустить, чтобы чье-то знамя находилось впереди. Рыцари с оруженосцами и челядью обычно атаковали каждый сам по себе, образуя неправильную цепь.

Как видим, цифры потерь, мягко говоря, не сходятся. Обычно это объясняется так: в немецком источнике говорится только о братьях-рыцарях (их во всем Ордене было около сотни), русский же летописец имел в виду не только их, но и простых воинов-кнехтов (каждый рыцарь выводил в поход отряд в 10—25 человек). Так или иначе, по подсчетам современных историков, в обеих встретившихся на льду ратях было не более 1—2 тысяч человек. Для сравнения: в Грюнвальдской битве 1410 года, где литовско-польско-русское войско наголову разбило армию Тевтонского ордена, участвовало около 60 тысяч человек, в Куликовской битве — около 80 тысяч. Впрочем, значение битвы определяется, конечно, не только численностью армий…

Владимиро-Суздальская рать Александра и Андрея Ярославичей превосходила крестоносцев и численностью, и тяжестью вооружения. О подавляющей мощи дружинников в двойных кольчугах и блистающих шлемах сообщают нам орденские источники. Русские в изобилии имели и убийственные луки (их эффективность хорошо показали на Руси монголы). Маневра для окружения немцев не требовалось: они сами рвались в окружение, где и погибли. Никакой лед под рыцарями не проламывался. Место для битвы выбирал Александр, который не мог поставить свою тяжелую конницу на хлипкой поверхности. Красочный мотив потопления рыцарей, присутствующий на каждой картине Ледового побоища, был внесен в описание Чудской битвы в Софийской I летописи XV века, составитель которой сильно приукрасил победу Невского.

Такова история. Была ли она безальтернативной? Невооруженным глазом видно, что нет. Для начала рассмотрим самый очевидный из возможных вариантов.

Справка

Подлинные источники

В первоисточнике — Новгородской I летописи говорится просто: на восходе солнца в субботу «наехашa на полк Немци и Чюдь, и прошибошася свиньею сквозе полк. И бысть сеча ту велика Немцемь и Чюди… А Немци ту падоша, а Чюдь даша плеща («дала плечи» — значит, бежала); и, гоняче, биша ихъ на 7-ми верст по леду до Суболичьскаго берега. И паде Чюди бещисла (без числа), а Немец 400, а 50 руками яша и приведоша в Новгород».

Взгляд с противоположной стороны. Согласно лифляндской «Рифмованной хронике» конца XIII века: «у русских было много стрелков, они отразили первую атаку, мужественно выстроившись перед войском короля (Александра. — Прим. автора). Видно было, что отряд братьев прорвал строй стрелков, был слышен звон мечей и видно, как раскалывались шлемы… Те, кто был в войске братьев, оказались в окружении… братья упорно сражались, все же их одолели. Часть… вышла из боя, чтобы спастись… двадцать братьев осталось убитыми и шестеро попали в плен».

Альтернатива 1

Если бы победили крестоносцы…

У Ледового побоища вполне мог быть и другой исход. Результаты сражений во времена, когда сражались не регулярные войска, а дружины, были крайне непредсказуемы, а крестоносное войско биться умело. Представим себе дальнейший ход событий. И без того обескровленное Владимирское княжество помочь новгородцам больше ничем не может. В Пскове опять верх берут «коллаборационисты». Окрыленные успехом крестоносцы, разграбив окрестности Новгорода, осаждают сам город. Как всегда, изменники находятся и здесь. А может быть, деморализованная поражением городская верхушка решается сдать город без боя? Новгород привык пользоваться услугами и дружиной приглашенных правителей. Были варяги, были разнообразные князья, почему бы не давшие обет безбрачия, малопьющие «братья»? Немцам и так принадлежали в Новгороде двор, место под храм, луга и столько прав в торговле, что только германский купеческий устав был в состоянии их ограничить.

Чем стала бы для новгородцев крестоносная оккупация? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, из Новгорода весны 1242 года перенесемся на 38 лет назад и — на другой конец Европы. 13 апреля 1204 года армия крестоносцев штурмом взяла Константинополь — столицу православной Византийской империи. Вот как описывает конец того дня один из предводителей этой армии: «Ратники, которые разбрелись по всему городу, захватили изрядную толику; и добыча была столь велика, что никто бы не мог сказать вам, сколько там было золота и серебра… и всяческих драгоценных вещей, какие когда-либо имелись на земле. И Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, со всей правдивостью свидетельствует по истине и по совести, что со времени сотворения мира никогда не было в одном городе захвачено столько добычи. Всякий взял себе жилище, какое ему понравилось, а их было достаточно… И велика была радость из-за чести и победы… ибо те, кто находились в бедности, теперь пребывали в богатстве и роскоши…» Константинополь превратился в столицу Латинской империи — государства, просуществовавшего более 50 лет и развалившегося под гнетом внутренних противоречий. На протяжении всех этих лет рыцари безуспешно пытались привить грекам привычные им феодальные порядки и одновременно, по-детски, имитировали пышные и изощренные формы византийского придворного церемониала.

Бессмысленно применять к тогдашним реалиям мерки сегодняшнего дня. В XIII веке ни о какой «цивилизаторской» миссии крестоносцев перед лицом утонченных восточных культур не могло быть и речи. По словам французского историка Жака Ле Гоффа, «для этих варваров, которые вели убогую жизнь в примитивных и жалких местечках… Константинополь с его, возможно, миллионным населением, монументами и лавками был настоящим откровением». И это — о цвете западноевропейского рыцарства! Что же сказать о небогатом, захолустном Тевтонском ордене?

Конечно, Новгород — не сказочный Царьград, да и немцы не испытывали перед русскими того комплекса неполноценности, за который крестоносцы мстили византийцам. Но не столь уж сложно вообразить и поведение победителей в захваченном городе, и возможные последствия превращения Новгорода в Нойбург — центр вновь организованного архиепископства. В случае более или менее агрессивной колонизаторской политики крестоносцы оказались бы перед лицом поголовного бунта, коих в истории «Северной вольницы» было немало. Новгородцы привыкли не подчиняться, а подчинять, миролюбием никогда не отличались и поднялись бы как один по первому зову вечевого колокола. К такому же результату привели бы и более скромные попытки утвердиться в городе — например, строительство немецких домов на тщательно расписанных по «сферам влияния» новгородских улиц.

Успех немецкой тотальной войны с поголовным уничтожением славянского населения, как в Полабских землях и Пруссии, представляется крайне сомнительным. Новгородская земля — от Волги до Белого моря и от Балтики до Урала — превосходила размерами всю империю. Население было сосредоточено достаточно редко, но и в Европе воинское сословие составляло ничтожное меньшинство, разбросанное по замкам, как новгородские поселенцы по своим пригородам, слободам и заимкам. Новгородцы сами были колонизаторами, оружие в руках держал каждый свободный мужчина.

Солидные землевладельцы и купцы, управлявшие городом, не спешили тратить средства и жертвовать людьми во всяком конфликте. На то были князья с их дружинами. Но реальная угроза Господину Великому Новгороду вызывала могучий и страшный отпор. Недаром его граждане писали на знамени не «С нами Бог», как немцы, а куда яснее: «Кто на Бога и Великий Новгород!» Многолетнее кровавое противостояние истощило бы обе стороны и все-таки вряд ли могло закончиться победой крестоносцев и их союзников.

Так что победа Александра, как это ни парадоксально, стала для Ордена благом.

Альтернатива 2

Худой мир все-таки лучше…

Более интересен другой вариант: русский князь и рыцарь Тевтонского ордена устремились навстречу друг другу, встретились и вступили в переговоры. В самом деле: что их разделяло, за что они проливали кровь на льду? Да, русские и немцы были противниками, но отнюдь не смертельными врагами, как их изображали в годы обострения отношений России и Германии. 5 апреля князь и крестоносец не имели таких проблем, которые не могли бы спокойно обсудить. У страшного для немцев «короля Александра» за спиной лежали развалины родного княжества, каждый меч был на счету, поэтому мир с лучшим по организации рыцарским войском Европы напрашивался сам собой. Стоявший рядом с ним под знаменем брат Андрей Ярославич всей жизнью доказал, что не способен склониться перед Ордой и готов насмерть биться с ней и ее ставленниками. Решиться же на примирение с храбрыми рыцарями ради борьбы с общим противником было нетрудно.

Максимум требований, которые могли выставить крестоносцы, заключался в отказе Новгорода от претензий на Юрьевские земли, в отводе войск «короля» от границы и возвращении всех пленных. Мог ли князь принять эти требования? Великий Новгород их на самом деле принял! После битвы епископы Риги и Юрьева прислали посольство с извинениями за вторжение и предложением, обменявшись пленными, помириться на существовавших до 1240 года границах. Высокие стороны заключили мир, а о Юрьевской дани не было и речи…

Итак, никакой необходимости в Ледовом побоище не было? И да, и нет. Стоит напомнить, что для человека XIII века, принадлежащего к «благородному» сословию воинов, выяснение отношений с оружием в руках было столь же естественным, сколь «урегулирование спорных вопросов за столом переговоров» — для современного дипломата. Отсюда — обычай решать даже и сугубо личные споры с помощью судебного поединка («поля»): если победил, значит, Бог на твоей стороне, и иные доказательства правоты не требуются. Как же еще, если не на поле боя, определить пределы возможных требований и уступок? Поэтому Ледовое побоище можно воспринимать не с точки зрения векового и бескомпромиссного столкновения двух цивилизаций — Запада и Востока, а скорее как серьезный, хотя и не судьбоносный эпизод в борьбе соседних государств за сферы влияния. Победили русские — и отношения на некоторое время стабилизировались, поскольку и Владимирскому княжеству, и Новгороду было явно не до экспансии на Запад.

Альтернатива 3

Александр Невский — глава объединенной антимонгольской коалиции…

Самая завораживающая, но, быть может, и не самая фантастическая из возможных альтернатив напрямую связана с дальнейшей судьбой всех русских земель. Могла ли Русь, повернувшись лицом к Западу, отказаться от унизительной роли данника Золотой орды? Да, в тогдашней Европе не было четких государственных границ, но именно в XIII веке закрепляется представление о восточных рубежах христианского мира, отделяющих его от чужого и жутковатого мира бесконечных лесов, степей и населяющих их диких племен. Все, что находилось по ту сторону этих рубежей, как бы не существовало для европейца. Точнее, существовало, но на правах «не-мира», в котором не действуют привычные нормы, зато возможны самые невероятные явления. «Это бесчеловечные, уподобившиеся зверям создания, каковых должно называть скорее чудовищами, нежели людьми. Они жаждут крови и пьют ее, пожирают собачье мясо и даже человеческую плоть», — так описывал хронист Матвей Парижский монголотатар. Русь же, всегда находившаяся на границе ойкумены, в результате бурных событий того переломного времени постепенно отодвигалась за эту границу. Правда, процесс этот был сложным и длительным, к тому же и судьба значительной части русских земель (территории нынешних Белоруссии и Украины) оказалась иной: позже, в XIII— XIV веках, они вошли в состав стремительно усиливавшегося Литовского великого княжества. Но уже в эпоху Александра Невского заметно ослабели теснейшие узы, веками связывавшие южнорусские княжества с северо-восточной, Владимиро-Суздальской (а позднее, Московской) Русью. Единственным способом избежать изоляции было объединение усилий всех русских и соседних восточноев-ропейских земель в борьбе с монголотатарами. Быть может, победа на льду Чудского озера должна была стать катализатором этого процесса?

Договорившись с крестоносцами, убедившимися в силе и доброй воле русских, а затем с Литвой во главе с храбрым Миндовгом, Александр Невский мог выступить против монголов в удобный момент, когда их потрепанная орда катилась по южным степям из Западной Европы, а ее предводители обязаны были ехать в далекий Каракорум — ставку великого хана Монгольской империи. Князь мог объединить всю северо-восточную Русь: Великий Новгород, Владимиро-Суздальское, Полоцкое, Смоленское и Рязанское княжества. Разгромленные позже других Черниговские и Киевские земли примкнули бы к Александру или к Даниилу Галицкому, тоже поднявшему знамя борьбы с монголами.

Объединение Руси вокруг одного центра было в те времена маловероятно, раздробленность возникла не на пустом месте. Но возможным было образование двух могучих русских федераций: предтеч Литовской и Московской Руси. Защитив свои земли, которые были основательно разграблены и обескровлены монголами позже, и не без помощи самих русских князей, Александр и Даниил возглавили бы богатые и процветающие государства.

На Руси не исчезли бы десятки ремесленных специальностей, не погибла бы значительная часть литературы. Главную роль в истории Руси играли бы богатые торгово-промышленные города Севера и Запада, с яркими традициями народоправства, тесно связанные с вольными имперскими городами и будущим Ганзейским союзом. Восточные славяне не были бы отброшены на столетия назад, когда Западная Европа только начинала свой культурный скачок.

На пути объединения с католическими странами было только одно препятствие. Александр Невский мог заключить мир с крестоносцами (и сделал это), мог даже вступить с ними в союз, но не способен был нашить на плащ их крест — знак власти Римского Папы. В XIII веке различия православия и католицизма в вероучении еще не были велики. Камнем преткновения был именно Папа — вдохновитель крестовых походов против всех противящихся его воле. Это понимал не только сражавшийся с крестоносцами Александр.

Католическим правителям Западной Европы тоже было очевидно, что крестовые походы превратились в орудие борьбы за власть пап над государями. Особенно хорошо знал это главный из них — последний средневековый император Фридрих II Штауфен (1212—1250). В 1240 году Фридрих объявил европейским монархам, что Папа — их общий враг. В тот момент, когда Александр сражался с вдохновленными Папой рыцарями на Неве и освобождал Псков, император ударил прямо на Рим. Тевтонские рыцари, вассалы императора, просто не поняли, что на льду Чудского озера стоит потенциальный союзник их сюзерена!

Весной 1242 года, по признанию германских хроник, все немецкие рыцари сидели на боевых конях. Прошлый год был страшен. Полчища монголов вошли в самое сердце Европы: Польшу, Венгрию, Восточную Чехию и Моравию, разорив по пути Валахию и Трансильванию. В новом году они ворвались в Хорватию и Далмацию. Бату-хан мочил ноги своего коня в Адриатическом море, разведка Субэдея показалась у Вены. Разрозненные рыцарские воинства сметались с карты, как игрушечные. Казалось, что без объединения у вооруженных сил Европы не было никаких шансов устоять перед завоевателями.

И все предпосылки для такого объединения в тот момент уже существовали! В XIII веке Европа была уникально единым пространством. На ее территории господствовали воинские объединения: дружинников и кабальеро, баронов и риттеров, связанных вассальной присягой со своими князьями, графами, герцогами и королями. Все они уже считали себя людьми «одной крови», призванными собирать налоги, судить и править крещеными народами, а также приводить к «правой вере» некрещеных.

Правители Европы были связаны и многочисленными родственными узами. Русские Рюриковичи были в родстве с царствующими домами Швеции, Польши, Чехии, Венгрии, Болгарии, Германии, Франции и Византии. В теории все признавали идею общего христианского царства — наследника Греко-Римской империи Константина Великого. На практике же после впечатляющих успехов Карла Великого процесс объединения застопорился. Но сердце Священной Римской империи еще билось. Она даже набирала силы, используя растущую мощь городов, которые все — от Новгорода и Владимира до Толедо и Лондона — были заинтересованы в развитии и охране коммуникаций, в создании единого торгово-экономического пространства. Люди ремесла и купечество были еще более космополитичными, чем сословие рыцарей.

Русь по экономическому и культурному уровню не уступала западным соседям. Восточная церковь имела даже больший культурный фундамент, чем западная, а лояльное отношение к ней было в высшей мере выгодно императору для обуздания своих соперников — пап. Объединение сил казалось логичным и достижимым.

Но история пошла иным путем, имевшим самые драматичные последствия: между православием и католицизмом разверзлась пропасть, рассеченная надвое Русь надолго оказалась вне Европы, Германия и Италия распались на лоскутки, «сшитые» только в XIX веке, безответственная политика пап в конечном счете привела к Реформации, а идея единой Европы на долгие века осталась утопией…

А была ли альтернатива?

Мнение историкаАндрей Богданов, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института Российской истории РАН, академик РАЕН

Возможность и даже перспективность анализа нереализовавшихся исторических альтернатив несомненна. Проблема, как всегда в таких случаях, заключается в деталях. Никакие факты не мешают нам допустить, что битва на льду Чудского озера могла завершиться победой крестоносцев, и гипотетическая картина последствий такого исхода, нарисованная автором статьи, особых возражений не вызывает. Другой, гораздо более сложный вопрос — существовала ли реальная альтернатива той линии в отношениях с западными соседями, папской курией и монголами, которую проводил Александр Ярославич?

Линия эта, насколько можно судить по очень скудным, о многом умалчивавшим, а впоследствии многократно «редактировавшимся» русским источникам, не была плодом мгновенного, «волевого» решения. События, которые привели северо-восточную Русь к окончательному подчинению Орде, разворачивались на протяжении нескольких десятилетий, и на этот период пришлось, если использовать терминологию «альтернативной» истории, множество «точек бифуркации». Не только русские князья, для которых это был буквально вопрос жизни и смерти, но и европейцы далеко не сразу определились, какую позицию занять в отношении нового «геополитического фактора» — монголов.

В 1248 году Папа Иннокентий IV, как говорилось в его послании на Русь, «просил, умолял и усиленно увещевал» русских князей сообщать ему (через крестоносцев!) о готовящихся нашествиях монголов, но при этом не расставался с надеждой заключить с кочевниками союз и даже обратить их в католическую веру (с этой целью в Каракорум были отправлены знаменитые посольства Гильома Рубрука и Джованни Плано Карпини). Он неоднократно обещал Даниилу Галицкому поддержку в борьбе с кочевниками, но когда тот после долгих колебаний согласился принять из рук Папы королевскую корону, помощь так и не пришла. Переговоры на этот счет велись и с Александром Невским и оказались для Рима безрезультатными, вероятно, и потому, что князь трезво оценил перспективу получения помощи от католического мира и не менее трезво — угрозу расправы монголов в случае неповиновения.

Да, в культурном и религиозном отношениях Европа в XIII веке была едина (если не считать Схизмы — раскола на католический и православный мир), но это единство было эфемерным: экономически и политически она распадалась на множество изолированных территорий, властители которых не могли преодолеть центробежные тенденции даже на локальном уровне. Европе предстояло пройти еще очень долгий путь до окончательного утверждения централизованных национальных государств — разделяло ее гораздо больше факторов, чем связывало.

То же самое можно сказать про Русь, перспектива объединения которой в первой половине XIII века даже перед лицом такого «вызова», как нашествие кочевников, представляется весьма сомнительной.

Конечно, эти соображения не означают, что исход по-настоящему трагических для нашей страны событий той эпохи был абсолютно предопределен. Что случилось бы с северо-восточной Русью, если бы Александр Невский последовал примеру Даниила Галицкого, обратившись к Риму? Если бы такой шаг не ограничился номинальным признанием главенства Папы, то можно, например, предположить раскол в русском обществе, как это случилось с византийским в XV веке (когда подчинение восточной церкви Папе, надо заметить, все же не спасло Константинополь от захвата турками). Что произошло бы, если бы Александр Невский не проводил демонстративной политики покорности Орде, а искал случая выступить против нее, как делали его братья Андрей и Ярослав? И на этот вопрос можно дать несколько ответов. Традиционный ответ известен — сопротивление в тот м